Печально

           Павел Андреевич замер ненадолго у зеркала. Поправил булавку, коснулся усов и отошел весьма собою довольный. Даже мысль о том, что он словно барышня любовался своим отражением, строил ему улыбки, не смогла господина Алябьева смутить. Смущению противостоял здоровый вид, не дающий определить точный возраст, прекрасное самочувствие и легкость настроения, вызванная выпитым за обедом вином. Обед был приурочен к началу дачного сезона. Неделю назад Алябьевы переехали из Петербурга в свое имение. Дела Павла Андреевича позволяли ему пробыть в Роковом около полутора месяцев, в течение которых он намеревался произвести кое-какие изменения в хозяйстве. Новшества сугубо развлекательного свойства: вычистить пруд, устроить лодочный причал, сделать новую беседку и закончить строительство плотины, начатое с его согласия управляющим, как только спала вода.  Плотина позволяла повысить уровень воды в пруду и задействовать новую систему труб для фонтанов.

Таким образом все складывалось и выглядело превосходным – теплый, ясный июнь, легкий переезд, свободные средства и молодая супруга.

Идеальная картинка семейного счастья – дом, позволяющий принимать любое число гостей, парк, уже загустевший и потемневший от листвы, за ним высокий сосновый лес, особо не пострадавший за зиму от крестьянских нашествий. И очаровательная жена.

- Ваша супруга очаровательна, Павел Андреевич! – шептали ему и здесь, и некогда в Петербурге.

Никто не ждал, что Алябьев женится на Маше Волковой. Не только на Волковой, а на любой иной девице его круга – он уже вышел из возраста женихов, и охота на него давно прекратилась, оставив маменькам сожаление, что такой мужчина остается холостым. Такой состоявшийся, вызревший, но не имеющий продолжения. Еще немного, и сама способность к продолжению исчезнет, останется только солидность, ухоженность и медленное увядание. Кому останется все, чем   Павел Андреевич одиноко и скучно пользуется? Когда Алябьев наносил праздничные и деловые визиты, вид его вызывал легкую досаду и сожаление у мамаш и папаш – человек существует впустую.

И вдруг женился! На сорок шестом году. На девчонке девятнадцати лет. Влюбился (это было очень заметно), три месяца ходил, как на службу, в гости, глаз с Маши Волковой не спуская, а перед Великим постом сделал предложение.

С Волковым-тестем Алябьев был знаком давно, еще с университета. Только Павел Андреевич продолжил заниматься юстицией, Волков пошел по дипломатической линии. В России не был три года, вернулся и пригласил на один из вечеров Алябьева. Тут-то и случилось.

Тут-то Павел Андреевич и полюбил зеркала. И парикмахера, умело прячущего под краской ненужную седину. И гимнастику Павел Андреевич полюбил, отчего похудел и стал заметно подвижнее. Стал пристально следить за своею осанкой. И дождался-таки:

- А вы помолодели!

И подвел-таки Волкова и его супругу к согласию:

- Да благословит вас Бог…

Что касается Маши, то она… покорилась.  Никогда за нею Алябьев не замечал раздражения, грусти или сожаления о том, что он на нее посягнул.  Лишь когда Алябьев, дрожа ногами и стараясь не запинаться, признавался Маше в своих чувствах, она так гневно блеснула глазами, что он на секунду смолк. А опасный огонь во взгляде исчез и больше никогда не появлялся.

Очень легко и быстро Маша перешла с ним на «ты», при всех звала его «Поль», и веля себя так, будто разницы в возрасте между ними не существует. Как будто отец и муж -  люди разных поколений.

Отношения непосредственно супружеские Павла Андреевича устраивали – Маша никогда ему отказывала и не выражала несуществующих чувств. Их не частые соединения проходили быстро и без напускной страсти. Они служили для удовольствия Алябьева и продолжения рода.

«Это не главное, - говорил он себе, - главное складывается годами. Еще рано».

От зеркала Павел Андреевич направился в залу, где играла музыка и собирался десерт. За роялем сидела Завьялова, угощая остальных новыми, хорошо разученными, но дурно исполненными пьесами. Так было и в прошлом году, и в позапрошлом. Ближайший сосед Павла Андреевича помещик Костарев курил, стоя у двери на террасу, вместе с инженером Зальцем. Доктор сидел в кресле возле камина, попивая вино – возле его ног на подносе стояла бутылка. Супруги Фроловы и мировой судья устроились на диване. Фролов что-то быстро говорил в ухо судье, тот с важным видом кивал. Слуга бесшумно готовил стол, бросая на блестящий от солнца паркет свою изгибающуюся тень.

Все выглядело и складывалось превосходно. Если бы не…

Если бы днем не приехал некто Молоков. Молодой человек, отношения к компании не имеющий, но тем не менее приглашенный. Молоков был знакомым Маши. Иногда они встречались в пору горячечного жениховства Алябьева. Он тоже приходил на чай, шутил, поглядывал через стол на девушку. И исчезал. Вызывая у Павла Андреевича своим поведением легкое недовольство – слишком развязен, слишком с ней «накоротке». К тому же молод, высок, темноволос.   

Они встретились на станции. Как оказалось, совершенно случайно. Молоков ехал в том же поезде, направляясь к приятелю в усадьбу Покровское. Название хорошо Алябьеву знакомое, но в самой усадьбе он никогда не бывал – от его Рокового она находилась в сорока верстах. В тот момент, когда Молоков поднял шляпу и сделал супругам поклон, Павел Романович почувствовал нечто неприятное – почему этот человек ехал с ними вместе? И почему он именно этим поездом едет именно в Покровское. Почему не в другое место? Почему так совпало? И не ревность ли это, делающая любое событие подозрительным и нежелательным?

Совпадению удивились все: он, Маша и Молоков.

- Как оказывается тесен мир! Я и не предполагал, Павел Андреевич, что мы окажемся соседями.

- Признаться, я тоже.

- А давай мы к себе Юрия Николаевича пригласим? – предложила вдруг Маша.

- Конечно, дорогая! Милости просим, Юрий Николаевич на наши хлеба.

- С удовольствием! Когда вам будет удобно? – Молоков весело посмотрел на Машу.

- В субботу, если не возражаете. В следующую субботу мы устраиваем небольшой обед.

- Прекрасно.

- Так мы вас ждем.

- Непременно…

И вот сегодня Молоков приехал. На легкой коляске, пропыленный в дороге. С саквояжем и двумя бутылками французского шампанского.

А Павлу Андреевичу не хотелось, чтобы этот красавец к нему приезжал. С шампанским или без. Еще ему очень не хотелось, оставлять Молокова у себя на ночь, но придется.

Также вопреки желанию Алябьеву пришлось показывать новому гостю владения: заросший ряской пруд, парк, уже выложенный и оформленный фонтан. Идти с ним и Машей на речку, хвастаться строящейся плотиной – бравые закопченные работники, забивающие сваи, варящие смолу, таскающие доски, распиливающие длинными пилами бревна.

Показывая хозяйство, Алябьев пытался понять, почему ему так неприятен какой-то Молоков? Потому что это не в зеркало смотреться, себя успокаивая. Длинноволосый и стройный Молоков напоминал Павлу Андреевичу о возрасте. Судья, Фроловы, инженер, Костарев – некий безобидный фон, вроде книжных шкафов, статуэток, кресел. Но по сравнению с Молоковым Павел Андреевич почти старик, всеми силами пытающийся скрыть наступающую старость. Рядом с Молоковым Павел Андреевич чувствует себя занявшим чужое место. Когда Павел Андреевич видит или слышит Молокова, его насмешливый голос, то начинает ревновать и от этого злиться. И бояться за Машу. А если его визиты войдут в правило? Если Маша его еще раз к ним пригласит?

Молоков, Молоков, Молоков… Сколько можно?! Пойти справиться на кухню.

Проходя мимо библиотеки, Алябьев услышал разговор. И замер, так как говорили Маша и ненужный гость. Слова не слышны, только голоса: жены и Юрия Николаевича. 

Павел Андреевич не удержался и заглянул.

Маша сидела на кушетке, Молоков стоял у окна. Приоткрытая дверь разговор не оборвала, и Алябьев услышал обрывок произнесенной Молоковым фразы:

- … когда все лягут.

Увидев мужа, Маша воскликнула:

- Ах, Поль! Как ты меня напугал, у тебя повадки сыщика!

- Я зашел… пригласить вас к десерту.

- Уже? Конечно! Юрий Николаевич, идемте пить ваше шампанское.

Пили шампанское, приторно-сладкое крепленое, и кислое сухое. Заедая вина шоколадками, изюмом и орешками в сахаре. Доктор заметно опьянел, Завьялова снова играла Шумана, Костарев предложил партию в карты. Тогда разделились - Фролов ушел с Молоковым в биллиардную, Павел Андреевич, Костарев, инженер и Павел Андреевич сели за карты. Маша грызла орешки и смотрела сквозь окна на закат. Личико ее было чрезвычайно румяным и нежным.

Но игра  его не забавляла. Как не забавлял пьяный доктор, качающий лохматой головой в такт резким звукам. И вино не доставляло удовольствия – кислый вкус, лишенный пьянящего действия.

Павел Андреевич думал о словах «когда все лягут».

«Это интрига! Очень неприятная интрига в моем собственном доме, - он пытался достроить все предложение. – Похоже на свидание. Что можно делать, когда все лягут?» 

Ему представилась серая ночь, белые дорожки парка, щебет соловьев, луна, отражающаяся в черных стеклах дома. В доме «все спят». И он тоже. А на одной из дорожек стоят они – Маша и Молоков. Он кладет ей руку на плечо… Гладит ее густые волосы. Проводит пальцем по бровям. Не обязательно в парке. Где угодно! Шепоты, поцелуи, а он храпит, как дурак. Он и был бы в дураках, если бы не вошел в библиотеку. Где? Где будет встреча? Узнать. И после принять должные меры. То есть выдворить наглеца навсегда! А с Машей держаться какое-то время как можно строже.

Проиграв две партии, Павел Андреевич решил дознание продолжить. Для этого требовалось немногое – снова оставить Машу и Молокова одних. И подслушать. И тогда уже действовать, или успокоиться, так как слова «когда все лягут», могут значить, что угодно. А его страхи и подозрения – всего лишь признаки ревности.

После карт и бильярда отправились в столовую пить чай. Потом уже разъезжаться. Маша смеялась и шутила с доктором, Молоков спорил с инженером о целесообразности народного образования. Газетным, затасканным языком.

После чаепития гости начали собираться. Павел Андреевич, кивнув жене «я сам», проводил Завьялову, отправил готового уснуть доктора, после распрощался с Фроловыми. Последним отбыл Костарев. Маша и Молоков оставались в столовой.

И Павел Андреевич узнал. Подобравшись на цыпочках к дверям (скрипнула половица, он поморщился), Алябьев ясно услышал Машин тихий голос:

 - После полуночи. На плотине.

- Почему на плотине?

- Там нас никто не заметит.

- Тогда…

- Тише!

Павел Андреевич появился на пороге:

- Слава богу, уехали. Нехорошо так о соседях, но слава богу. Машенька, а не выпить ли нам коньячку? Вы как, Юрий Николаевич?

Молоков бросил быстрый взгляд на Машу. Маша улыбнулась. Павел Андреевич это заметил.

- Как благословит хозяин. Можно и коньячку. Прекрасные пироги у вас были, Мария Петровна. После пирогов коньяк очень кстати. Да и без пирогов тоже кстати. Говорят, напиток сей изобрели французские монахи. Вместо того, чтобы молиться и каяться, они перегоняют виноградный спирт. Это уже не случайность. Знаете, многое принято объяснять случайностью. Во всем существует логика. Вы согласны со мной, Павел Андреевич?

- В чем именно?

- В логике событий тех или иных. Причем, логично, не означает «истинно». Вот, что печально.

- Как-то мудрено, давайте просто выпьем.

Павел Андреевич позвонил и распорядился подать коньяк.

Слуга принес пузатую бутылку и маленькие стопочки. Алябьев разлил, после чего он, Маша и Молоков делали вид, что пьют. В зале пробило десять.

- Вот и еще один день прошел, - вздохнула Маша, - Но здесь дни идут медленнее, чем в Петербурге. Утро длится бесконечно. В городе, не успеешь проснуться, обед. А здесь… Скоро мы будем кататься на лодках. Вы любите греблю, Юрий? Простите, Юрий Николаевич?

- Любое усилие не должно быть чрезмерным. Что гребля, что верховая езда. Или плавание. Вам нравится плавать, Мария Петровна.

- Да, очень! Я научилась плаванью в море. В Базеле. А ты, милый Поль? Почему ты такой грустный? Ты любишь плавать и грести? Кто меня будет катать?

- Признаться, я не особо хорошо себя чувствую в воде. Но надеюсь, что ты меня быстро научишь.

«Юрий» Павла Андреевича возмутил: «Вот погоди, милый друг, я тебя сегодня встречу. По «логике» дальнейших событий…»

- Я что-то устал, дорогая. Пойду к себе. 

Павел Андреевич вызвал слугу и приказал проводить господина Молокова в его комнату, как только в этом возникнет необходимость.

- Тогда прямо сейчас! – Молоков встал из-за стола.

Алябьев сидел в кресле и слушал. Иногда внизу раздавался бой часов, иногда хрипло кричала птица, что-то твердое упало на кровлю, в стенке над изголовьем кровати тикает жучок. И больше ни звука. Ни приглушенных шагов, ни шепота, ни каких передвижений по дому. Маша в своей спальне, Молоков своей комнатке.

В половину двенадцатого, как только стихли часовые удары, Павел Андреевич поднялся с кресла. Как ему показалось бесшумно и быстро, спустился вниз, проскользнул в кухню, взял спички, оттуда вышел на «черное» крылечко.  На улице было немногим светлее, чем в доме – свет луны тонул в плотных тучах, кусты сирени казались черными стогами, конюшня затонувшим судном, парк высокой крепостной стеной. В каретной должна быть карбидная лампа. Лампа нашлась – ее зажечь, при встрече, внезапно.

Обогнув конюшню, Алябьев направился короткой тропинкой к реке. Река помогала идти – с каждым шагом она становилась шумнее. От травы и кустов одежда Павла Андреевича сделалась мокрой. Брюки неприятно прилипли к ногам, ботинки громко чавкали.

«Как это глупо!  Как Отелло или выживший из ума идиот. – ругал себя Алябьев. - Красться, пачкаться грязью, потом спрятаться. А после выскочить с криком: «Попались, голубчики?!» И лампой им в испуганные лица. А что дальше? Что потом?»

Тропинка вывела из кустов на залитый мутным светом берег: белели доски, груда камней и окоренные бревна. Над сваями также белел брошенный настил-мосток.

- На ту сторону, откуда светит луна, будет все, как на ладони, - пробормотал Павел Андреевич и осторожно приблизился к сооружению. Внизу бурлила бегущая сквозь сваи вода. Перехватив лампу, Алябьев ступил на мосток. Попробовал прочность. Сделал еще один шаг. А через четыре шага сорвался вниз – доска подвернулась, качнулась неплотная свая и…

Павел Андреевич захлебнулся. Предварительно ударившись головой. Можно сказать, утонул, так как не умел плавать.

Нашли его утром рабочие.

Супруга, когда со страшным известием прибежали в барский дом, еще спала. Единственный гость тоже. Бодрствовали кухарка, дворецкий и конюх.

Днем приехал судебный следователь, осматривал, расспрашивал, пытаясь понять, почему Павел Андреевич Алябьев оказался у плотины.

В составленном протоколе причиной смерти Алябьева стал «несчастный случай по недоразумению».

Весь день Маша плакала, ее пытался утешить грустный и удивленный господин Молоков. Вечером он уехал. Больше они никогда не встречались…

Имение Роковое Мария Петровна удачно продала. Через год она вторично вышла замуж. Муж ее - подающий большие надежды гвардейский офицер. Он молод, силен и красив. Еще через год у Марии Петровны родился мальчик.  

Что дальше? Дальше все заслонила война – 28 июня в Сараево был убит эрцгерцог Франс Фердинанд.